Даже самый любвеобильный человек допустит, что возможна и даже обязательна необузданная, дикая, с лютой подлостью вражда. А всякая вражда требует иногда людей жестоких (не мучителей, конечно, которые ни для какого дела не нужны). Человек сильный, властный надолго не подчинится какому-либо личностному руководительству. Руководителем для него могло бы стать только что-нибудь бесплотное, идеальное, перед чем самому гордому и властному человеку не стыдно склониться, и вместе с тем такое, чтобы оно не в облаках где-нибудь носилось, а стояло всегда тут, близко, постоянно охватывая собой человека. Люди смирные и слабые могут довольствоваться тою нравственной дисциплиною, которая дается личным руководительством или велениями заоблачных начал. Люди же сильные, властные, сами умеющие, так или иначе, управлять сердцами людей, не наденут на себя ярма личного руководительства. Но властные люди могут – и это не только теоретическое соображение, а и многократный исторический факт – склоняться перед идеальным началом, в создании которого они сами принимали участие, в которое они вложили частицу самих себя, своей мысли, чувства, воли. А таким началом может быть только определенный общественный идеал.
Согласно этой новой морали (новой впрочем, только по своей циничной форме) – жестокость, дикая вражда и т. д. Позволительны и даже обязательны, если только они направлены в какую-нибудь определенную сторону и имеют определенную точку приложения. Беда только в том, что нет никакого мерила или судьи, которым бы определялся бы законный и обязательный предмет для жестокости и вражды. В первобытные времена, а у диких народов и теперь, взятые в плен воины соседнего племени или рода съедались живьем, или приносились в жертву богам. Это было довольно жестоко, но такое приложение жестоких наклонностей было вполне законно и даже обязательно, ибо требовалось общественным идеалом. Во времена исторические, римляне, повинуясь своему идеалу государственного единства, беспощадно подавляли восставшие против них народы, перебили, например, сотни тысяч евреев и дотла разрушили Иерусалим. Бесспорно, это было жестоко, но также бесспорно и то, что император Тит мог по совести считать такое приложение жестокости не только законным, но и вполне обязательным в силу римского общественного идеала. Подобное же можно сказать и о жестокости крестоносцев в альбигойском походе, о жестокости инквизиторов против еретиков и католических и еще более протестантских судов над колдунами и ведьмами, о жестокости французских якобинцев, которые десятками тысяч топили и резали сторонников старого режима. Во всех этих случаях жестокость направлялась в определенную сторону и получала определенную точку приложения под руководительством известного общественного идеала. Точно также в начале XX века революционные партии по всей Европе и России направили свою необузданную и дикую вражду на правящие и имущие классы, а эти последние не замедлили «приложить» всю свою жестокость к революционным элементам.
Итак, каждый, будь то один человек или государство, определяет для себя мораль, исходя из своего собственного идеала. Всякому, кто исповедует исторически необоснованную и аморальную концепцию насчет того, что «насилие ничего не в состоянии создать», я посоветовал бы подискутировать с духами Наполеона Бонапарта и герцога Веллингтона. Только благодаря насилию и откровенной силе в истории человечества были решены многие значимые вопросы, и не было никакого другого более сильного фактора, и противоположное мнение не имеет права называться концепцией. Глупцы, забывающие эту главную правду в истории человечества, всегда платили за это непонимание своей жизнью и свободой.
Согласно этой новой морали (новой впрочем, только по своей циничной форме) – жестокость, дикая вражда и т. д. Позволительны и даже обязательны, если только они направлены в какую-нибудь определенную сторону и имеют определенную точку приложения. Беда только в том, что нет никакого мерила или судьи, которым бы определялся бы законный и обязательный предмет для жестокости и вражды. В первобытные времена, а у диких народов и теперь, взятые в плен воины соседнего племени или рода съедались живьем, или приносились в жертву богам. Это было довольно жестоко, но такое приложение жестоких наклонностей было вполне законно и даже обязательно, ибо требовалось общественным идеалом. Во времена исторические, римляне, повинуясь своему идеалу государственного единства, беспощадно подавляли восставшие против них народы, перебили, например, сотни тысяч евреев и дотла разрушили Иерусалим. Бесспорно, это было жестоко, но также бесспорно и то, что император Тит мог по совести считать такое приложение жестокости не только законным, но и вполне обязательным в силу римского общественного идеала. Подобное же можно сказать и о жестокости крестоносцев в альбигойском походе, о жестокости инквизиторов против еретиков и католических и еще более протестантских судов над колдунами и ведьмами, о жестокости французских якобинцев, которые десятками тысяч топили и резали сторонников старого режима. Во всех этих случаях жестокость направлялась в определенную сторону и получала определенную точку приложения под руководительством известного общественного идеала. Точно также в начале XX века революционные партии по всей Европе и России направили свою необузданную и дикую вражду на правящие и имущие классы, а эти последние не замедлили «приложить» всю свою жестокость к революционным элементам.
Итак, каждый, будь то один человек или государство, определяет для себя мораль, исходя из своего собственного идеала. Всякому, кто исповедует исторически необоснованную и аморальную концепцию насчет того, что «насилие ничего не в состоянии создать», я посоветовал бы подискутировать с духами Наполеона Бонапарта и герцога Веллингтона. Только благодаря насилию и откровенной силе в истории человечества были решены многие значимые вопросы, и не было никакого другого более сильного фактора, и противоположное мнение не имеет права называться концепцией. Глупцы, забывающие эту главную правду в истории человечества, всегда платили за это непонимание своей жизнью и свободой.